Уважаемые друзья!
Интернет магазин INOEKINO.ru приостанавливает обработку заказов.
С уважением, администрация INOEKINO.ru

Новость

Кино для взрослых

Печальная красота и легкость бытия — с этими понятиями в обычной жизни у нас мало что ассоциируется. Они до такой степени абстрактны, что почти уже стали потусторонними, признаками другого мира, другого образа жизни. Отар Иоселиани — один из немногих современных режиссеров, с которым печальная красота и легкость бытия связаны непосредственно. Он как будто знает тайну одушевления неодушевленного. Впрочем, для режиссера это необходимое ноу-хау. Увидеть, как это происходит, можно на персональной выставке Иоселиани в московской галерее «Дом Нащокина»; а увидеть, как происходит сама жизнь — со всеми ее подземными толчками, ежедневным ритмом и внутренней гармонией, — можно в любом из его фильмов

На выставке — ваши рисунки и фотографии…

Точнее, раскадровки к фильмам. Мы делаем их, чтобы на площадке не придумывать ничего нового. Конечно, экспромт и импровизация во время съемок случаются, но весь проект у нас всегда нарисован заранее. И потом, эти рисунки… они нас развлекают. На каждый фильм приходится приблизительно 200 листов раскадровок. Их рисуют медленно, очень скрупулезно. Разумеется, это не самостоятельные произведения. Перед монтажом они уже вообще теряют всякий смысл — так же, как и сценарий. Я берег их просто потому, что жалко было выбрасывать. А потом возникла идея сделать из них выставку. Чтобы можно было прийти и посмотреть, как делается кино.

Вы с самого начала использовали этот метод, с самых первых своих фильмов?

Его мне посоветовал Гриша Чухрай. Он то ли сам его изобрел, то ли у кого-то позаимствовал. При Советском Союзе члены редколлегии Госкино навещали нас в середине съемок — а они длились от четырех до шести месяцев, — чтобы посмотреть, как идет работа, предъявить претензии или высказать мнение, что материал не соответствует сценарию и так далее. Нужно было снимать очень быстро, чтобы они не успели закрыть картину в самом разгаре производства. При помощи раскадровок я успевал снять фильм за два месяца — до их приезда. Они потом могли сколько угодно делать замечания — я-то знал, что моя картина уже готова. Этот метод позволяет работать быстро, а за границей вообще полагается снять весь фильм за восемь недель. Так что во Франции он мне очень пригодился.

А что вы снимаете сейчас? О чем будет ваш новый фильм?

Это картина о том, как очень молодые оптимисты готовы пуститься во все тяжкие, пойти на любые компромиссы с совестью, чтобы зажить шикарно, богато, поселиться в больших новых домах. Они воруют, они лгут, они обустраиваются. Но вдруг приходит беда, и их дома превращаются в руины. Вот такая поучительная сказка.

То есть история, противоположная вашей предыдущей картине «Сады осенью», где речь шла о старости…

Да, этот фильм будет о неправильной весне, скажем так.

Как родился этот замысел? Вы просто наблюдали за молодежью?

Вы не видите, что происходит вокруг? Люди везде совершают дурные поступки. Иногда они испытывают угрызения совести, иногда нет. Но, как правило, все кончается вмиг и очень плохо. Люди уже привыкли жить в грехах, с неприятными воспоминаниями — и продолжают хапать, воровать, накапливать. И никто не думает о том, что все это прекратится в один день. Как правило, на этом свете все кончается плохо. В России это происходит особенно остро, потому что она вступила в стадию, как говорится, дикого капитализма.

Действие будет происходить в России?

Да. И частично где-нибудь на Западе. Чтобы показать, что и там и здесь одно и то же. Чтобы не было ощущения, будто только у нас беда.

То есть вы будете снимать у нас впервые после вашего переезда во Францию?

Нет, я снимал «Разбойников. Глава VII» на территории бывшего Советского Союза — в Питере, Тбилиси и Москве.

И где легче работать?

Мои коллеги из бывшего СССР пребывают сейчас в очень дурном настроении: плохо работается, плохо. И здесь, во Франции, то же самое. По разным причинам. Раньше в нашей стране была цензура. На Западе такой прямой идеологической цензуры нет, но есть цензура кассовая, финансовая. Продюсеры хотят, чтобы на их фильмы народ валом валил. И даже такое название придумали — «авторское кино», полупрезрительное по отношению к тем, кто им занимается. Везде стало трудно делать кино.

Я считаю, что бывает или кино, или халтура. И те, кто работает по схемам, принятым в Голливуде, те, кто работает на прокат и на публику, — они, наверное, все-таки делают не кино, а некие поделки. Кино может быть только авторским — и никаким другим. Голливуд появился путем проб и ошибок. Сперва там снимали очень приличные картины — «Унесенные ветром», например. Или «Табачная дорога» Джона Форда — удивительный фильм, но никто не стал его смотреть. Как и шедевр Орсона Уэллса «Гражданин Кейн». Выяснилось, что в кино ходят мещане или совсем молодые люди, а они больше всего любят мифы и романтику. Вот их и обслуживают. А тем, кто не ходит в кино, подсунули телевидение, чтобы мы, устав от своих забот, плюхались в кресло и засыпали под всякую дребедень.

Остались ли зрители у авторского кино?

Сегодня кинотеатры посещают в основном те, кому меньше тридцати. Публика уже приучена к тому, что перед ней валяют дурака. Молодежь на такое клюет, а зрелые и пожилые люди нет, так как не находят там духовной пищи. Кинематограф потерял всякую репутацию в глазах людей старшего поколения. А если мы сделаем для них серьезное кино, то как они его найдут?

Но ваши фильмы в прокат все-таки выходят…

Да, но если они будут не про молодых людей, то продюсеры не захотят их финансировать. Они думают: ну ладно, пусть там будет все сложно, пусть будет трудный фильм, но если он про молодых, то публика как-то идентифицирует себя с происходящим. А если это, например, такая чудесная картина, как «Умберто Д» Витторио Де Сики? Кто будет сегодня смотреть фильм про старика?

«Сады осенью» как раз о старости….

Это фильм для взрослых. Люди от тридцати и старше были нашими основными зрителями в России и Грузии. Наверное, у них есть ко мне какое-то доверие, они знают, что я с ними дурака валять не буду. А во Франции, если картина сразу не завоевывает толпу молодежи, ее снимают с проката.

Но Франция же считается родиной синефилии…

Считается, но молодежь в Парижскую синематеку не ходит. Если молодые люди и смотрят Чаплина или Китона, то только потому, что им кажется, что там нет философии! А это просто абсурд! В их фильмах столько печали, но никто в наше время не хочет ее замечать.

А вы какие фильмы смотрите? В кино-то вообще ходите?

Ой, очень редко. Смотреть все, что выходит на экраны, очень рискованно. Стоит ли заходить в кинотеатр, чтобы через 15 минут понять, что фильм шит белыми нитками, хлопнуть дверью и уйти? Это неприятно. А если вы досмотрите какую-то поделку до конца, это испортит вам аппетит всерьез заниматься своим ремеслом, и вы начнете думать: раз вот это — кинематограф, то я, наверное, не тем занимаюсь!

Неужели нет ни одного современного режиссера, который был бы вам интересен?

Их очень мало. Например, Жак Риветт. Годар стал делать настолько заумные вещи, что становится печально. Еще я очень уважаю Глеба Панфилова.

Если не кино, то что?

Знаете, мне есть что смотреть — сейчас столько всего происходит. Я хожу на выставки, слушаю музыку. И есть еще люди, которые пишут книжки, — как это ни странно. Остальные виды искусства продолжают существовать, только кинематограф быстро скатился в болото. Но у него есть богатое прошлое, которое никуда не денется. Так что не соскучишься. Конечно, если вы мне посоветуете посмотреть какую-то картину и будете очень настаивать, я вас послушаюсь и пойду. Но если вы ошибетесь — ой, ой, ой, что тогда будет! (Смеется.)

Мне кажется, в «Садах осенью» вы рассказываете об идеальной старости. Как вы относитесь к этой поре жизни?

Я думаю, что это самая счастливая пора в жизни человека, когда можно оглянуться на то, что позади. Не дай бог, конечно, если в этом прошлом вы натворили много бед… А если не натворили, тогда вам дышится легко, вы понимаете все явления и расставляете их по местам, то есть вы можете называть вещи своими именами. Например, какое удовольствие осознавать, что Ленин до сих пор лежит в мавзолее? Вы знаете, в Грузии, например, не употребляется слово «змея» и слово «сатана».

Почему?

О них говорят так: «То, чьего имени назвать нельзя». Это чтобы не накликать беду. И имя Ленина тоже не употреблялось. Он назывался «тот, кого земля не приняла». «Тот, кого земля не приняла, издал такой-то декрет» — очень смешно это звучало. А про Сталина говорили: «Смотри-ка, а Сталина земля приняла!» Вот такая история.

Осознание того, что старость — лучшее время жизни, пришло к вам с возрастом?

Я всегда очень бережно относился к высказываниям пожилых людей. Все старики у меня очень благородные. Потому что быть в старости мерзавцем — это ужасно.

А кого больше — благородных стариков или мерзавцев?

Если жить очень долго, то, наверное, можно достигнуть этого счастливого периода. Но человек редко доживает до позднего времени. Погиб Пушкин. Моцарт умер рано. А Карамзин, например, жил довольно долго и был при этом очень приличным человеком. Длинная жизнь была у Жуковского. С другой стороны, Пушкин написал такие строки — это конец «Евгения Онегина»: «Блажен, кто праздник жизни рано / Оставил, не допив до дна / Бокала полного вина…»

А чем вы занимаетесь, когда не снимаете кино?

Я рисую и занимаюсь музыкой в основном.

Сочиняете музыку?

Нет-нет, я просто играю.

На чем?

На фортепьяно и на скрипке. Это приятное занятие.

Играете для себя?

Конечно, что вы! Я, кроме кинематографа, серьезно делать ничего не умею. Поэтому во всех остальных занятиях я любитель. Тихонечко играю себе на фортепьяно, держа каску на ушах.

Каску?!

Ну, не каску — наушники. Хорошо, что можно выводить в них звук, чтобы никому не надоедать, особенно соседям.

Один из ваших героев — художник-любитель, живущий и работающий вне системы. Вы считаете, что он воплощает собой истинное творчество?

Вы знаете, я такого не помню. У меня нет непрофессиональных художников. У меня есть один композитор в фильме «Жил певчий дрозд», а в основном про художников я не снимаю.

Я имею в виду персонажа из «Садов осенью».

Но это не художник, это бывший министр.

А как же герой, который все время сидит и рисует на асфальте? Жизнь течет, меняется, а он, невзирая ни на что, занимается своим делом и, похоже, счастлив…

Это человек, который не имеет средств к существованию. Да, это возможно — рисовать на асфальте. Или вот на Монмартре есть целая площадь, где художники рисуют портреты прохожих, где продаются серийно нарисованные пейзажи. Но это тоже халтура.

Как же отличить халтуру от нехалтуры?

Не знаю. Это очень древние законы. Например, Вермеер, Леонардо, Мане, Моне, Ренуар — великие художники. У нас — Врубель, Саврасов, Поленов, Пиросмани. Есть же критерии для того, чтобы отличить произведение искусства от поделки.

Как вам кажется, можно научить снимать кино?

Я бы за два месяца научил любого человека снимать кино. Научить делать кино в сотни, в тысячу раз проще, чем научить играть на скрипке или виолончели. В последнем случае человек тратит на это десятки лет, а потом может выяснить, что он не музыкант. Такое случается. А в кинематографе это выясняется гораздо быстрее и без особых душевных затрат. Правила игры очень простые. Занятие кино не требует особого мудрствования. Но вот содержание фильма уже зависит от личности режиссера.

Фильм «Разбойники. Глава VII» во многом подводит итоги XX века. А в чем главное отличие нынешнего века от предыдущего?

Плохо дело обстоит — мы все идем к гибели. Просто изгадили всю планету и не знаем теперь, как из этого выкарабкиваться. XXI век, наверное, будет очень тяжелым — из-за того, что нам придется изобретать новые источники энергии.

Потому что газ и нефть, на которых, к примеру, паразитирует Россия, скоро закончатся. Кончится нефть и в Кувейте, и в Саудовской Аравии — везде. И что тогда будет делать население Земли, привыкшее барствовать за счет источника энергии, который не требует от него изобретательности в каждодневной жизни? Скоро уже никто не будет помнить, как рубить и пилить дрова. Никто не будет знать, как топить печки, как производить свечи. Не говоря о том, как высекать огонь из камня. Человечество на протяжении тысяч лет жило, не имея электричества, автомобилей, нефтяных носителей энергии. Но мы быстро привыкли жить за счет того, что сами не вырабатываем. Когда природные ресурсы кончатся, нужно будет изобретать что-то искусственное. Наверное, это будет век необыкновенных изобретений.

Что вы думаете о том, что происходит сейчас в Грузии?

Вы знаете, это все-таки постсоветское время… И в России, и в Грузии ситуация никак не утрясется, происходят одинаковые безобразия. Возникли проблемы, к которым население не было готово. То же самое происходит на Украине, на всем постсоветском пространстве. А что творится в Туркмении — это просто не приведи господи! И нужен, наверное, не один десяток лет, чтобы мы привыкли жить в цивилизованном обществе.

А во Франции? Новый президент, новая политика…

Франция — это все-таки очень старая демократия. Если французам не понравится этот президент, они выберут себе другого. Саркози не пользуется большой популярностью у французов. Он слишком торопится все изменить, а это очень опасно. Вот в Англии, например, премьер-министр вводит изменения постепенно, медленно, с оглядкой на прошлое, а Саркози хочет сделать все быстро-быстро.

В одном из интервью вы говорили, что богатство — это бремя и только бедность дает свободу…

Наверное, это я преувеличивал или шутил. Но считается, что Диоген, который жил в бочке, был абсолютно свободным человеком.

Можно ли быть современным Диогеном, или это уже немыслимая роскошь?

Конечно, теперь это большая роскошь, нежели жизнь во дворце. Во Франции, например, были клошары, которые теперь просто исчезли. Их сменило огромное количество людей без определенного места жительства, выброшенных судьбой на улицу. Клошары совершали поступок, их философия состояла в том, чтобы никому не кланяться и жить вольно. Таков был их сознательный выбор, таково их призвание. А бомж — это не призвание, а несчастье.

Есть ли явления, которые вы оцениваете положительно?

Вы знаете, я не оптимист. Вряд ли что-то новое возникнет под Луной — я на это не надеюсь. Человечество все время ходит по кругу, совершает одни и те же ошибки, одни и те же просчеты. Никто ничему не учится. Ну вот, например, заканчиваются периоды войн и кровопролития, но проходит какое-то время, и новое поколение забывает историю и начинает все заново.

Насколько для вас важна повседневность? В ваших фильмах она играет огромную роль…

Кроме «Разбойников» я никогда не снимал про прошлое, про людей, живших в другие эпохи, и не сделал ни одной экранизации. Я снимаю про то, что происходит перед моими глазами. Потому что, например, делать картину про Петра I — это то же самое, что нам сегодня снять кино про Японию, страну, которую мы совсем не знаем. Непозволительно натягивать на себя шкуру прошлого. Нельзя снимать фильмы ни про Гитлера, ни про Ленина. «Андрей Рублев» — выдающаяся картина, но Тарковский все равно снял ее про себя, понимаете? Невозможно восстановить то, что ушло.

Неизбежно получится ложь?

Конечно. Очень важно быть свидетелем того, как мы живем сегодня, что происходит вокруг нас. Нужно зафиксировать этот опыт и кому-то его передать. Современники, возможно, увидят в нем что-то, чего не замечали сами, да и грядущим поколениям он пригодится. Со временем появляется возможность отдалиться от прожитой жизни и взглянуть на нее со стороны. А если все происходит перед вашим носом и вы будете смотреть на это слишком близко, вплотную, то, как правило, ничего там не увидите. Взять, например, «новых русских» — оценку им пока дать нельзя. Потому что мы прекрасно знаем, что буржуазия — это необходимый этап в становлении любого общества и каждой культуры. Неизвестно еще, во что эта буржуазия превратится, когда вырастут ее дети, когда пройдет лихорадка в погоне за деньгами. Может быть, она породит нового Дягилева, нового Морозова или нового Третьякова. Такое возможно — чтобы уже в третьем-четвертом поколении появились меценаты. Относиться сейчас к новой буржуазии отрицательно — все равно, что… вернуться во времена Мольера, когда он писал «Мещанина во дворянстве» и «Мнимого больного». Тогда французская буржуазия была достойна насмешек, с его точки зрения. Но потом из этого осмеяния вырос такой персонаж, как граф Монте-Кристо! Понимаете, какая парадоксальная штука?

У вас есть какая-то невероятная дистанция по отношению к настоящему. Как вам удается ее обрести?

Наверное, я стараюсь смотреть на эти явления как на прошедшие, а на сегодняшний день — как на вчерашний.

Источник: Евгений Гусятинский, автор «Русский репортер»

1 апр 2008 - "Всем без исключения любопытно, как делается кино", — Отар Иоселиани
9 апр 2008