Вкус солнечного света

ДОРОГУ ОСВЕЩАЮТ КОСТРЫ ОДИНОЧЕСТВА
Прославленный Сабо, великий мастер политической метафоры, спел, похоже, свою лебединую песню. Клаус Мария Брандауэр уступил место Рэйфу Файенсу (Шиндлер, Онегин). Герой переживает реинкарнацию в трех поколениях. Судья. Адвокат. Следователь. Тема, над которой режиссер работал всю жизнь, главная тема главной его трилогии («Мефисто», «Полковник Редль», «Хануссен») — духовный компромисс, приводящий к падению человека и государства, — судя по всему, закрыта

«Вкус солнечного света» — грандиозный кинороман, семейная сага длиною в век. История Венгрии, на фоне которой процветает, угасает, гибнет и вновь возрождается семья Зонненшайн. При взрыве на винокурне погибает старый винодел Зонненшайн, в «ветхом завете» Сабо — прародитель местных колен израилевых. Его осиротевший младший сын уходит из местечка в Будапешт, столицу Венгерского королевства, унося из дома главное сокровище рода, Моисееву скрижаль — тоненькую книжку в черном переплете, где хранится рецепт фирменного напитка «Зонненшайн», что на идиш и немецком означает «солнечный свет».
Чисто сказочный зачин: волшебная книга приносит обездоленному последышу славу и богатство, любовь и счастье. В счастливой семье растут два брата и рыженькая девочка-сиротка Валери — их кузина, принятая Зонненшайнами как родная дочь.
...Здесь, в реальности — мрачная смена времен, правителей, партий, идолов. Здесь войны, предательства, пытки и казни. Там, в старой сказке, — солнечный свет, «зонненшайн». Его привкус хранится в памяти всех поколений семьи, в полной мере нахлебавшейся вод, клейменной огнями и оглохшей от медных труб, на которые так щедр был век-великан. Оттуда, из сказки, вышла Валери, медноволосый ангел, — чтобы пережить всех, не поступаясь ни одной из заповедей, заповеданных лично ей ее личным богом солнца, чтобы ее внук мог сказать о ней в конце фильма и на излете века и семьи: «Бабушка была единственной в нашей семье, кто умел дышать свободно».
Когда империя, сперва осторожно (на уровне должностей), а потом все уверенней начала отбраковку евреев, молодежь семьи сменила фамилию на «Сорс». Валери прожила с этой фамилией до старости, известная среди соседей как «бабушка Сорс». Ученые дети выбрали это имя, потому что на многих языках, включая латынь, оно означает «источник». Бабушка Сорс, приемыш, стала источником жизни, света и свободы, не дав прерваться роду. Ее преступная любовь к одному из двоюродных братьев — Игнату перешагнула через семейные табу. Переиграла все гладиаторские бои века. Обманула саму смерть.
Пленительный образ Валери (Розмари Харрис) покажется чужеродным и надуманным тому, кто прочитает венгерскую сагу как «тоталитарный роман»: как политическую прокламацию против фашизма, тоталитаризма и прочих «казней египетских» ХХ века. Правозащитный пафос фильма дает для этого веские основания, упрощаясь порой до символики плаката. Особенно в «советской» части фильма, где вообще нет следа могучего Иштвана Сабо, где глохнет обволакивающее, зловещее эхо «Мефисто» и «Полковника Редля» и вовсю рвет тельняшку сталинский совок (или антисталинская антисоветчина). Уж мы-то, слава богу, ее нажрались за годы перестройки — носом пошла. Да еще и простоватая: без эстетства «Прорвы», без затейливой мифологии «Серпа и молота», без хитроумных поддавков «Утомленных солнцем» (не говоря уж о гениальном сновидческом кошмаре «Хрусталева»). Без всей этой российской садомазохистской ностальгухи, что так мила нашему коммунальному генезису.
Сейчас я адресуюсь к той части зрителей и критиков, которые любят кромсать лакомые кости старых мастеров, видя в них легкую добычу. «Зонненшайн» — совсем не легкая добыча. Это настоящее, большое кино — даже так: Большое Кино, которое стоит послойной томографии.
Почему Иштван Сабо и сценарист Израиль Горовиц для подведения векового итога обратились к истории еврейской семьи? Не для того же, чтоб еще раз показать трагедию Холокоста в ряду других трагедий. Для этого есть на одном полушарии, например, Дима Астрахан, а на другом — Стив Спилберг, золотая камера. Холокост — тема настолько великая, бездна столь зияющая, что требует иных масштабов, чем эпизод, даже такой страшный, как замораживание человека в струях ледяной воды...
Мытарства и скитания, мудрость и тайны, любовь и измены, смерти и рождения в коленах еврейского клана несут сакральный смысл Ветхого Завета. И Валери Сорс — знак базового, самого глубокого, выстраданного уровня картины — библейского.
От невинного счастья праотцев через первородный грех — к неизмеримым земным страданиям. Это не путь венгров или евреев, коммунистов или фашистов — это путь человеческий.
Милый грех Валери и Игната, радостные ласки Эдема среди отливающей золотом зелени австро-венгерских лощин таят страшный заряд кровосмешения, стократно усиленный материнским проклятьем. Через десятки лет их божественная нагота проступит в тягостном, свирепом соитии их внука Ивана с чужой женой, холодной сукой и стукачкой, — на той же траве, на тех же листьях, под теми же кронами, но уже не в золоте и изумрудах Песни Песней... Выпит до капли зонненшайн. Голый свет допросных ламп, серое марево шинелей — наследство последышей, из колен в колена предававших себя, братьев своих, жен, отцов и веру.
Никогда прежде Иштван Сабо не поднимался до таких обобщений.
Каким бы крутым ни был замес реализма и яркой плакатная глазурь — это лишь способ удержать романную форму. Мастер калибра Сабо не стал бы работать с гипсовыми отливками и в тысячный раз доказывать теорему «продавший будет продан», цитируя самого себя. Его исторический эпос прорастает из мифа, откуда тяжелая поступь романа черпает свое легкое дыхание. Мифологическая ткань всех его текстов очевидна. Потому что эпос без опоры на миф — это так называемый колосс на глиняных ногах.
Центральный миф «Зонненшайна» — история Иакова и Исава. Чечевичная похлебка стоит между братьями на большом обеденном столе из поколения в поколение. Ураганы режимов сталкивают братьев лбами над фамильным бело-голубым сервизом — за право первородства, за легитимность и власть; одна за другой бьются старинные тарелки... И Лия крадет мужа у сестры своей Рахили, и вновь и вновь Иаков предает Исава; и больший служит меньшему; и по слову праотца их Исаака: «будет же время, когда воспротивишься и свергнешь иго его с выи твоей» — меняются они местами, как меняется ветер; и, словно корабль, под этими ветрами трещит могучий стол — оплот семьи — пока не отправляется в куче растерзанного барахла на свалку вместе с тоненькой скрижалью в черном переплете... И неузнаваемо меняется мир. И лишь первородный миф остается неизменным. А также «бабушка Сорс» — неизменно свободная Ева, источник мифов, хроник и зачатий.
Сабо — один из уникальных стайеров мирового кино. Марафонец. Под длинной дистанцией я разумею не просто длинный фильм, а именно роман, эпопею, то есть оптику птичьего полета, когда, поднявшись высоко над схваткой, художник способен охватить взглядом ИСТОРИЮ. Таких марафонцев в кинематографе единицы. Бертолуччи. Фассбиндер. Висконти. Чжан Имоу. Иштван Сабо. Ни одного русского. Ни одного американца. Не удивительно ли, что роман, определивший русскую словесность, а также грандиозные эпосы Фолкнера и Маргарет Митчелл не получили ни малейшего развития в кино?
Думаю, что короткое дыхание, свойственное кино вообще, а русскому и американскому в особенности, связано именно с утратой мифа современной культурой. С утратой изначального зерна, которое, словно вкус солнечного света, хранится в культурной памяти нации. Рекламная цивилизация и соцреализм насадили свои мифы, замутившие источник истинного смысла бытия. Без осознания этого смысла невозможно одолеть такую исчерпывающую форму, как эпос. Без овладения пропорциями золотого сечения и механизмом гармонии не возвести собор. Храм Неба в Пекине и Миланский собор отличны настолько же, насколько не схожи «Прощай, моя наложница» и «Гибель богов». Не схожи ни в чем, кроме мифологичности художественной ткани. Базовый миф — это и есть золотое сечение, волшебное число, одинаковое для здания, цветка и человека. Ключ к всеобщей взаимосвязи.
Ощущение итогового трагизма пути дается пониманием взаимосвязей. Оно приходит только на длинной дистанции.
Мне кажется фальшивой оптимистическая концовка «Зонненшайна». Ей неоткуда взяться в пространстве этого мифа. На этой дистанции. В солнечной свободной стране Иван возвращается к корням. Прозревший следователь шагает по Будапешту, как Мессия к водам Иордана, спеша принять, впрочем, не крещение, а как раз обрезание. Как бы не так. Следователи не годятся на роль мессий. А боги оттого и гибнут, что подвержены центростремительной, а не центробежной силе. Да и Новый Завет — роман трагический, как все романы.
Был такой замечательный фильм «Одиночество бегуна на длинные дистанции». Марафонец всегда одинок. И потому так тяжело и драматично это зрелище — марафонец, сходящий с дистанции.
Гигант Сабо не дотянул свой марафон. Захлебнулся разреженным воздухом одиночества. Но это был бег истинного олимпийца. История Игр знает такие случаи и засчитывает результаты. На то она и история.

Алла БОССАРТ. 21.12.2000. Новая газета

12 фев 2009

я посмотрела Вкус солнечного света и получила неописуемое удовольствие!

5 сен 2012 Гость

совершенно потрясающий по силе и накалу фильм

10 апр 2009 дэн

Фильм конешно я не посмотрела но ради Ральф Файнса с удовольствием буду смотреть я просто обожаю этого актера

9 ноя 2010 Гость

	Войдите или Зарегистрируйтесь Это позволит вам отслеживать рецензии и комментарии других людей, а так же вы сможете участвовать в розыгрыше фильмов за лучшую рецензию.
Имя
	введите код с картинки слева