Чекист

1991 - СССР

Режиссер: Александр Владимирович Рогожкин

В основе фильма повесть «Щепка» малоизвестного талантливого сибирского писателя В.Зазубрина (Владимира Зубцова), погибшего в сталинских лагерях. В центре сюжета — психологический портрет революционного палача. Чекист очищал город от контры, как мог, но со многими осужденными он был ранее хорошо знаком. Страх заставил его думать о жертвах и о себе. Он сошел с ума.

Вопреки названию, это не монодрама, а скорее производственный фильм о том, как производят смерть, как достигают в этом кровавом деле совершенства и рекордов. А еще по методу «Чекист» (символично, что он был показан в программе «Особый взгляд») сравним с профессиональной порнографией: он словно бы снят вуайеристом, завороженным зрелищем насилия и смерти. Андрей Плахов. Искусство кино

По моему глубокому убеждению, «Чекист» до сих пор может служить эталоном перестроечного безобразия на экране. Под видом исторической драмы толпы голых людей на экране полтора часа умирали в подвалах губернской «чрезвычайки». Причем режиссер не только не скрывал, но и навязывал зрителю откровенный эротизм происходящего. Подвал — слишком очевидная психоаналитическая метафора, чтобы толковать ее подробно, но сам факт того, что взбрыкнувшее подсознание избрало средой обитания расстрельный застенок, говорит о многом. Сергей Добротворский. Искусство кино

«Чекист» стирает условную границу, отделяющую жертв от палачей. Палачи больны тем же традиционным российским недугом, и им сочувствуешь не меньше, чем жертвам. Каждую жертву рехнувшихся провинциальных чекистов все-таки ожидает спасение — казнь. Палачам же закрыт даже этот вариант побега. Приговоренный единожды проходит маршрут от следственного подвала через кабинет «тройки» в подвал расстрельный. Чекисты повторяют его по десять раз на дню. Критики упрекали Рогожкина в том, что череда «жертв» проносится на экране так быстро, что зрители не успевают не то что испытать сочувствие к ним, но даже запомнить лица и расслышать имена. Но мне кажется, что цель перед автором стояла диаметрально противоположная — зрителям предписывалась самоидентификация именно с «палачами». Михаил Трофименков. Сеанс

Сначала принимаешь всерьез: это наша кровавая история, наша боль и вечно живая опасность. Потом к трупам привыкаешь, страшное отступает, а в работе кинокамеры проклевывается некая томительная нега — ее взгляд не может оторваться от зрелища обнаженных тел, она почти любуется тем, как стаскивают последние портки статисты, она испытывает явный кайф от зрелища человеческого унижения, иной раз так откровенно и самозабвенно, что понимаешь: ЧК тут лишь игра, повод посмотреть, как сильные, независимые люди корчатся в предсмертном ужасе, пачкают белье, теряют разум. Сладостность унижения становится предметом фильма почти помимо воли авторов, и уже ясно, что не общество, а кинокамера серьезно больна: те, кто стоит за нею, свершают акт садо-эксгибиционизма, полагая, что это правила искусства. Валерий Кичин. Литературная газета

# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #