Мольба

О фильмах "Мольба", "Покаяние"
Тенгиз Абуладзе знает скверную механику беззаконной власти, ее закулисье, все эти внезапные разносы подчиненным за правонарушения, все эти ухмылки, с которыми их, черт с ними, прощают (сцена грозы над Доксопуло, который в нерве подслушивает, удастся ли благоволящей ему секретарше утишить гнев Вар-лама), — но он знает про беззаконие и нечто иное и большее.

Беззаконие (так движется мысль в "Покаянии") не только посягает на чьи-то жизни, ломает их и отнимает их; беззаконие есть посягательство на жизнь в высшем смысле этого слова.

Беззаконие проедает бытие. Если в суде оказываются люди в мантиях и в париках, если на всадниках, спешившихся во дворе, где стоит грузовик с арестантами, оказываются латы и кольчуги, если в разоренном храме звучит по радио речь Эйнштейна и по своим делам шмыгает какой-то выходец из Босха в наряде XV века и с тяжелым крысьим хвостом, — это не каприз режиссера и не карнавал персонажей, а знак того, как беззаконие разъело время. На улицах города, взятого Варламом и им терзаемого, вполне могут скакать всадники, которые вырезали Грузию при монголах или при турках; злу открылись щели в проеденном времени; старое зло в щели лезет, всплывает со дна времен, хватает живых.

Фильм "Покаяние" сделан в глубоком сознании того, что преступление смущает мир и заражает его смутой. [...]

Беззаконие наполняет жизнь тем, что не может, не должно ее наполнять, для чего прежде надо вытеснить ее природное, наследственное наполнение. Варлам знает, что делает, когда в старом храме, где еще можно разглядеть на стенной росписи "Изгнание из рая" и "Уверение Фомы", оказываются вбиты какие-то гигантские штыри с подвешенными на них гроздьями поблескивающих медных шаров и тарелок и громоздится чудная аппаратура.

Варлам также знает, что он делает, когда преследует чету Баратели: в союзе Сандро и Нино есть то, на чем мир стоит, держится; в нем наполненность должным. Это люди чести, люди семьи, люди товарищества, люди отечества, на земле которого стоит старый храм. [...]

В систему творческих импульсов Тенгиза Абуладзе входят и живая образность дома, и корневая образность народной памяти, и грозная и гротескная образность "потрясенного естества". Свобода, с которой эти импульсы соединяются, удивительна. Какой-то слой памяти (нашей, зрительской) воспринимает, до чего же "те самые" — эти составленные в пустой комнате праздничные круглые транспарантики с портретом, один из которых отчаянно ломает и топчет Нино; какой-то иной, несравненно более глубокий слой памяти воспринимает традиционность древнего жеста моления, когда бедная женщина тут же склоняется перед самим вошедшим владыкой; но память может и не проснуться, все равно захватит суть: суть волнения и горя, суть верности, суть немилосердия. Среди творческих импульсов, властных над создателями этой картины,— ощущение кровной близости. Не то, чтобы Тенгиз Абуладзе стремился засвидетельствовать: вот как было с нами. Напротив, в "Покаянии" есть разгадывание общей модели, модели разлада мира, в котором обосновывается беззаконие и истребляется то, на чем мир стоит. Но как, разгадывая такую модель, не думать о своем.

Не поэтому ли той женщиной, которая плачет над клейменым стволом в сцене на путях, Тенгиз Абуладзе представлял себе свою жену и снял ее. Не поэтому ли тем серьезным маленьким мальчиком, который заглядывает в окно подвала и передает живущим там слух про бревна, Тенгиз Абуладзе видел своего внука и снял его. [...]

Вряд ли следует видеть в образности "Покаяния" образность, рождающуюся по законам лирического творчества — самораскрытия, поэтического самоизъявления. Вольность и острота образных сцеплений и ассоциаций в "Покаянии" иные по своей природе. Дар Тенгиза Абуладзе прежде всего в органике и силе воображения, откликающегося на нечто, что вне художника; в органике и силе вживания в чужое, не с ним лично бывшее. Он не изживает в творчестве собственные свои, преследующие его и ищущие воплощения образы и состояния, а вживается, проникаясь тем состраданием и ужасом, которые, по закону трагической поэзии, должны очищать душу. Режиссер "Покаяния" отдает себя боли и муке других так, как актер школы переживания отдает себя боли и муке того другого, кем предстает на сцене. Не свое состояние "до-сценическое", "до-экранное" выражает, а вникает в чужое, проникается чужим.

Творческая память Абуладзе — память, принимающая то, что ей передано, наследующая; в известной мере сыновняя память.

В русском фольклоре есть постоянное обращение — "отецкий сын"; "добрый молодец, отецкий сын". Казалось бы, образ не содержателен — кто ж без отца. Но по достоинству и вежеству в мужчине узнают воспитавшего его мужчину, узнают перенятый и оберегаемый закон. Человек не безроден. В этом-то смысле Тенгиз Абуладзе — "отецкий сын", и "отецким сыном" предстает в его картинах всякий, кто достоин уважения, живет ли он в героическом древнем доме-крепости, как в "Мольбе", или в завешанной холстами квартире, как в "Покаянии". [...]

В природе вещей, как ее понимает Важа Пшавела и как ее понимает Тенгиз Абуладзе, снимая "Мольбу" по его поэмам, есть трагизм; трагизм — природное наполнение жизни. Человек угрожает юной плакальщице, пробирающейся на кладбище; горит сжигаемый односельчанами дом Алуды, и истомленный горной дорогой отверженец с женой и детьми то ли исчезает, то ли приближается к нам в леденящем тумане. В трагедии человек может погибнуть, но не может исказиться, как не искажается и природа вещей. Искаженность караулит где-то рядом — там, где накладывает лапу ухмыляющийся собеседник поэта, его туго знающий свое дело антагонист, возникающий в первых же кадрах "Мольбы" и почесывающий за разговором голое пузо. […]

[...] Шут в фильме "Покаяние", как и в "Мольбе", на святом месте выламывается, ломает комедию. Именно что ломает и выламывается — это его дело. Шут против творца (знающие это дело подтвердят, что и в русской средневековой культуре улыбка есть атрибут неба, ад озвучен хохотом басов. Шутом, чтобы не поминать его истинного имени, называют того же, кого называют нечистым и лукавым). [...]

Не доказательству того, что негодяи — отпетые плуты, и даже не разгадке естества, потрясенного преступлением, служит картина. А уж скорее тому, о чем сказано во фреске "Уверение Фомы", которую разглядывала девочка Кето. Можно задуматься над ее сюжетом: апостол трогает язву, смерть от которой неминуема, и удостоверяется, что перед ним живой; будь стоящий перед апостолом мертв, самая мысль влагать персты в язвы мертвого не могла бы прийти.

Тенгиз Абуладзе своим фильмом удостоверяет, что мы живы. [...]

СОЛОВЬЕВА И. Королевская мысль // ИК. 1987. № 8.

4 июн 2008

wh0cd480214 buy phenergan buy toradol atenolol 25mg tablets generic clindamycin anafranil online noroxin arimidex sale

2 фев 2017 Dorothyzef

Автор рецензии фильм не смотрел!!!!

31 янв 2007 Гость

Потрясающий фильм

25 окт 2007 Гость

присоединяюсь... в аннотации косяк.

4 авг 2007 Гость

Фильм первый раз смотрел в 1968 на просмотре в киноклубе Екатеринбурга (тогда Свердловска) и был потрясен глубиной и графической выразительнойстью. Сейчас хочу его скачать - исключительно важно в настоящий момент (две недели назад прошла грузино-осетинская война) ощутить весь трагизм и драматическую противоречивость менталитета грузинского народа.

25 авг 2008 Гость из Беларуси

потрясло все. Но самым важным считаю момент, когда уходят с кладбища, оставив умирать воин, и чей-то, еле лышный в гуле голосов, голос: разве бы мы так поступили, если бы были победителями. Все прошедшие годы слышу в себе этот голос. и многие поступки простых людей, политиков, правителей пропускаю через эту - очень важную для меня - мысль-признание

4 апр 2011 Галина Лысенко

	Войдите или Зарегистрируйтесь Это позволит вам отслеживать рецензии и комментарии других людей, а так же вы сможете участвовать в розыгрыше фильмов за лучшую рецензию.
Имя
	введите код с картинки слева